Неточные совпадения
«Так ты женат! не знал я
ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«
На ком?» — «
На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и друга своего.
Княгиня
смотрит на него…
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.
— Вот новость! Обморок! С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича
на траву. —
Посмотрим, что за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг
раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
— Красные рубахи — точно
раны, — пробормотал Макаров и зевнул воющим звуком. — Должно быть, наврали, никаких событий нет, — продолжал он, помолчав. — Скучно
смотреть на концентрированную глупость.
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали
посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел
на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая
рану, уговаривал его...
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной
раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты
смотрела на меня молча.
Года за два до перевода в Вятку он начал хиреть, какая-то
рана на ноге развилась в костоеду, старик сделался угрюм и тяжел, боялся своей болезни и
смотрел взглядом тревожной и беспомощной подозрительности
на свою жену.
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. —
Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую
рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
Он сидел
на краю печи, свесив ноги, глядя вниз,
на бедный огонь свечи; ухо и щека его были измазаны сажей, рубаха
на боку изорвана, я видел его ребра, широкие, как обручи. Одно стекло очков было разбито, почти половинка стекла вывалилась из ободка, и в дыру
смотрел красный глаз, мокрый, точно
рана. Набивая трубку листовым табаком, он прислушивался к стонам роженицы и бормотал бессвязно, напоминая пьяного...
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце
рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и сосет, так и сосет… А ты
на нее не
смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Козельцов через подбородок
смотрел на то, что делает доктор с его
раной, и
на лицо доктора, но боли никакой не чувствовал.
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки — ясные, голубые, не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все
на цепь; ему очень хотелось
посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли
на них если не
раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела.
Когда комнаты стояли пустые, в ожидании новых насельников, я зашел
посмотреть на голые стены с квадратными пятнами
на местах, где висели картины, с изогнутыми гвоздями и
ранами от гвоздей. По крашеному полу были разбросаны разноцветные лоскутки, клочья бумаги, изломанные аптечные коробки, склянки от духов и блестела большая медная булавка.
— Ox, — громко крякнул, сдерживая боль, Авдеев, когда его стали класть
на койку. Когда же его положили, он нахмурился и не стонал больше, но только не переставая шевелил ступнями. Он держал
рану руками и неподвижно
смотрел перед собой.
Она приподняла голову,
посмотрела на него, медленно облизывая губы, — лицо Жукова показалось ей страшным: желтое, синее, глаза, налитые кровью, казались
ранами. Полуодетый, он стоял у кровати, оскалив зубы, и тыкал в рот себе зубной щеткой.
Недель через шесть Анатоль выздоравливал в лазарете от
раны, но история с пленными не проходила так скоро. Все время своей болезни он бредил о каких-то голубых глазах, которые
на него
смотрели в то время, как капитан командовал: «Вторая ширинга, вперед!» Больной спрашивал, где этот человек, просил его привести, — он хотел ему что-то объяснить, и потом повторял слова Федосеева: «Как поляки живучи!»
На приступе Варшавы граф Толь подъехал с князем к первому взятому бастиону, расцеловал майора, поздравил его с крестом и потом спросил его, указывая
на толпу пленных: «Кто же у вас будет их беречь?» Майор, державший платок
на ране, молчал и с испуганным недоумением
смотрел в глаза генералу.
Мне не хотелось спать. Я
смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала руку с прядью черных волос к
ране на груди, и сквозь ее смуглые, тонкие пальцы сочилась капля по капле кровь, падая
на землю огненно-красными звездочками.
Любо
смотреть было, в самом деле,
на общее одушевление: самый робкий, самый угрюмый человек не мог, кажется, не увлечься, видя, как все единодушно и неутомимо хлопотали о том, чтобы раскрыть «наши общественные
раны», показать наши недостатки во всех возможных отношениях.
Там, где откос крыши сходился со стенами, в треугольничке находилось место, которое он особенно любил за его уютность, и ему сделалось особенно тяжело, когда плотники оторвали старую резьбу, и уютный уголок, обнаженный, сверкающий белым тесом от свежих
ран, выступил
на свет, и вся улица могла
смотреть на него.
«Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей, живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением
смотрели на его шляпу, было наверное двадцать тысяч обреченных
на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), — поразила Пьера.
Когда эту
рану осмотрели и исследовали медик, чиновники и понятые, ее показали скованным мужикам и Висленеву. Первые
посмотрели на нее с равнодушием, а последний прошептал...
Как в гипнозе, он сел. Катра засучила ему рукав, стала перевязывать носовым платком
рану. В замершем порыве студент безумными глазами
смотрел на дверь, и душа его была не здесь.
Полковник Бутович лежал, прислонясь к стене, в сюртуке и белой жилетке, два ребра были выворочены. У его ног лежал убитый штабс-лекарь Богоявленский. Далее поручик Панов. Последний лежал ничком в луже крови и хрипел. Один Забелин в забытье карабкался по стене и, будучи в силах еще держаться
на ногах, ничего не видя вокруг себя, весь в
ранах, поправляя волосы, не переставал бранить поселян, которые насмехались над ним, подставляли ему зеркало, предлагая
посмотреть на себя.
Один с простреленной грудью, из
раны которого течет столько крови, что кажется затопит всю комнату, другой в арестантской шапке
на полуобритой голове
смотрит на него с упреком и задает ему роковые вопросы.
— Как? из того, что я могу навлечь
на себя немилости, пожалуй — ссылку, казнь, что я могу себя погубить,
смотреть мне равнодушно
на раны моего отечества; слышать без боли крик русского сердца, раздающийся от края России до другого!
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением
смотрели на его шляпу, было наверное 20 тысяч обреченных
на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел) — поразила Пьера.
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы
посмотреть своего француза с дырочкой
на подбородке. Он в своем странном мундире сидел
на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя.
Рана его
на руке была почти не
рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову всё так же было неловко и чего-то совестно.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось,
посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному
раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним, и он
смотрел на жнивье,
на кусты,
на небо, и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после
раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.